Ver thik, her ek kom!
Ага. Мой дневник, что хочу, то и делаю)) Ну вроде ПЧ массово не эмигрируют, и то хорошо))
читать дальшеПервой парой шла лекция — длинная, косная, вымороченная. Катька то и дело поглядывала на часы — сломались, что ли? Ну не может время так долго тянуться, по законам той самой, лично Катькой малоизученной физики — не может. .
«Эх, Ритку бы сюда. Хоть не так тошно было бы. А впрочем, какой смысл? Разговаривать-то все равно нельзя. Да какая, в общем, разница? Просто чтоб рядом была, вот тут... Боже, это еще зачем? Не разговаривать, а... что? За руки держаться? Ей? Мне? Нам? Зачем?»
Последнее «Зачем?» провалилось в тартарары в следующую же секунду. Ибо открылась дверь аудитории и в нее вихрем влетела Ритка — румяная, со смоляными кудрями, в ярко-красной куртке. «Ходить она вообще не умеет, что ли? - подумалось Катьке. Вечно носится и вечно же опаздывает при этом. Смешная» Катька заметила, что губы сами собой растянулись в улыбку, весьма, надо сказать, дурацкую.
Ну и пусть.
Тепло разлилось по аудитории топленым маслом - от красной куртки, от быстрых движений, от развевающихся непослушных волос — тепло. Почему? А черт его знает. Какая вообще разница? Есть явления, о природе которых лучше вовсе не задумываться, а не то голова такого наворотит — потом только на Канатчиковой даче и разберутся. Если повезет. Ну и нафиг. Гуманитарии мы, лирики, и физика с логикой — не нашего скорбного ума дело. То есть абсолютно.
Ритка нашла Катьку глазами, улыбнулась в ответ, совсем было собралась пробраться к ней по лабиринту амфитеатра, но, поймав негодующий взгляд климактерической лекторши, от идеи отказалась и плюхнулась на первую попавшуюся скамейку.
Катька, как завороженная, уставилась на Риткин затылок. Ну вот, теперь и лекция не страшна, можно и потерпеть, чай, не потоп. Всего-то ничего осталось — час, что ли? Переживем как-нибудь, а там...
«Там» померкло, так и не успев развиться в логически осмысленную систему. Крашеная рыжая девица, сидевшая рядом с Риткой, наклонила к ней, к Ритке, голову и принялась что-то шептать. Вот так — две головы рядом — черная и рыжая, уютненько так, интимненько, можно сказать...
Первый порыв — заорать дурниной, швырнуть в рыжее темечко лекционной тетрадкой — чтоб непременно корешком попало, стол опрокинуть.... Вдох. Еще вдох. Это что же такое делается? Это я ее ревную, что ли? Я? Ее? Это в каком таком смысле? Как?
Катька, разумеется, о подобного рода отношениях слышала. Двадцатое столетие, поди, на исходе, в стране победившего дикого капитализма не было только денег у горемычных бюджетников, прочего же, включая самую разнообразную информацию, хватало в избытке. Но чувства девушки к девушке представлялись Катьке чем-то немыслимым, потусторонним, нереальным, навроде похищений обывателей инопланетянами или загулов по временным дырам. То есть, в газетах пишут, по радио говорят, но происходит это где-то и с кем-то, но не с Катькой — уж точно. Ан оно вон оно как...
А рыжая голова все рядом с Риткиной. А чертовы инопланетяне никак не летят... Где только таскаются? Как бы сейчас было кстати... Как никогда.
«С этим надо что-то делать. Не общаться. Не разговаривать. Бросить вообще к свиньям этот институт — лучше уж под мост, чем... Немыслимо! Главное — не попадаться на глаза — я ж не выдержу. Поди, не Муций Сцевола — куда мне, убогой»
Лекция, наконец, кончилась. Катька опрометью выскочила из аудитории и понеслась на улицу, в тесные и кривые московские переулки.
Чуть не опоздала на танцы. Голова от прогулок по улице остыла и обрела способность связно мыслить. Нет, институт бросать нельзя — вот так, по крайней мере, прямо сейчас. Провалить зимнюю сессию — это пожалуйста, ну не способна девочка, не родилась для сцены, так уж вышло, ничего не попишешь. Так что — ходить, прилежно посещать занятия, только вот с НЕЙ — никаких контактов, никогда. Молчать, ничего не говорить и не объяснять — иначе никак. Удивится, обидится — пусть. Вариантов-то нет. И не предвидится. Это ж ужас что такое!
Преподаватель танцев — длинный, тщедушный, вертлявый, как опереточный Мефистофель, расставлял студентов по парам. Тут же висел состряпанный Мефистофелем аусвайс — кто с кем танцует, пофамильно. Катька заметила свою фамилию. «Е. Таубе — М. Федорчук»
«Федорчук, надо же. Как романтично. Интересно, кто это? Поди, рыжий верзила, больше некому. С такой фамилией в армии хорошо служить. Прапорщиком» - думалось Катьке. Приступ мизантропии навалился на нее, как забулдыга на пивную бочку — тяжело и надолго. Ну и поделом.
- Таубе, Федорчук — ко мне! - взвизгнул Мефистофель (В миру, говорят, Андрей Юрьевич)
От стены отделились две фигуры — Катькина и... Ритина.
- Это как так? - запротестовала Катька — а мальчика?
- Мальчика тебе подавай! Где я вам их напасусь? Вас на потоке сколько? А мальчиков? Ну вот то-то!
- Но... Но почему я?
- По кочану! Так получилось. Случайная выборка, ничего личного. И не одна ты, заметь. И хватит болтать! Разминаемся!
Девы поплелись на коврик, взялись за руки — Мефистофель Юрьевич надумал какое-то заковыристое упражнение для разминки.
- А я все соображала — кто у нас Евгений Таубе, как расписание увидела —хихикая, шепнула Ритка.
Не разговаривать с ней было немыслимо. Маленькая, ясноглазая — и перед ней воротить морду, изображать императорского пингвина? Она-то тут при чем? Ее-то за что? Это теперь ее, Катькина, персональная внутренняя проблема, это там, на улице, блуждая по узким переулкам, легко было придумать такой выход - «не разговаривать», а как сделать-то? Она же живая, маленькая, трогательная такая, теплая...
- Да мне, знаешь, тоже в голову не пришло, что Федорчук — это ты
- Ага, небось, думала, что это вон тот рыжий, да? Фамилия у меня прекрасная, с такой хорошо, наверное, в армии служить. Прапорщиком.
Это становилось невыносимым, а в нынешнем положении — еще и небезопасным. Что там носят, чтобы от считывания мыслей защититься? Алюминиевую шапочку? Надо бы обзавестись, от греха подальше. Мало ли чего.
читать дальшеПервой парой шла лекция — длинная, косная, вымороченная. Катька то и дело поглядывала на часы — сломались, что ли? Ну не может время так долго тянуться, по законам той самой, лично Катькой малоизученной физики — не может. .
«Эх, Ритку бы сюда. Хоть не так тошно было бы. А впрочем, какой смысл? Разговаривать-то все равно нельзя. Да какая, в общем, разница? Просто чтоб рядом была, вот тут... Боже, это еще зачем? Не разговаривать, а... что? За руки держаться? Ей? Мне? Нам? Зачем?»
Последнее «Зачем?» провалилось в тартарары в следующую же секунду. Ибо открылась дверь аудитории и в нее вихрем влетела Ритка — румяная, со смоляными кудрями, в ярко-красной куртке. «Ходить она вообще не умеет, что ли? - подумалось Катьке. Вечно носится и вечно же опаздывает при этом. Смешная» Катька заметила, что губы сами собой растянулись в улыбку, весьма, надо сказать, дурацкую.
Ну и пусть.
Тепло разлилось по аудитории топленым маслом - от красной куртки, от быстрых движений, от развевающихся непослушных волос — тепло. Почему? А черт его знает. Какая вообще разница? Есть явления, о природе которых лучше вовсе не задумываться, а не то голова такого наворотит — потом только на Канатчиковой даче и разберутся. Если повезет. Ну и нафиг. Гуманитарии мы, лирики, и физика с логикой — не нашего скорбного ума дело. То есть абсолютно.
Ритка нашла Катьку глазами, улыбнулась в ответ, совсем было собралась пробраться к ней по лабиринту амфитеатра, но, поймав негодующий взгляд климактерической лекторши, от идеи отказалась и плюхнулась на первую попавшуюся скамейку.
Катька, как завороженная, уставилась на Риткин затылок. Ну вот, теперь и лекция не страшна, можно и потерпеть, чай, не потоп. Всего-то ничего осталось — час, что ли? Переживем как-нибудь, а там...
«Там» померкло, так и не успев развиться в логически осмысленную систему. Крашеная рыжая девица, сидевшая рядом с Риткой, наклонила к ней, к Ритке, голову и принялась что-то шептать. Вот так — две головы рядом — черная и рыжая, уютненько так, интимненько, можно сказать...
Первый порыв — заорать дурниной, швырнуть в рыжее темечко лекционной тетрадкой — чтоб непременно корешком попало, стол опрокинуть.... Вдох. Еще вдох. Это что же такое делается? Это я ее ревную, что ли? Я? Ее? Это в каком таком смысле? Как?
Катька, разумеется, о подобного рода отношениях слышала. Двадцатое столетие, поди, на исходе, в стране победившего дикого капитализма не было только денег у горемычных бюджетников, прочего же, включая самую разнообразную информацию, хватало в избытке. Но чувства девушки к девушке представлялись Катьке чем-то немыслимым, потусторонним, нереальным, навроде похищений обывателей инопланетянами или загулов по временным дырам. То есть, в газетах пишут, по радио говорят, но происходит это где-то и с кем-то, но не с Катькой — уж точно. Ан оно вон оно как...
А рыжая голова все рядом с Риткиной. А чертовы инопланетяне никак не летят... Где только таскаются? Как бы сейчас было кстати... Как никогда.
«С этим надо что-то делать. Не общаться. Не разговаривать. Бросить вообще к свиньям этот институт — лучше уж под мост, чем... Немыслимо! Главное — не попадаться на глаза — я ж не выдержу. Поди, не Муций Сцевола — куда мне, убогой»
Лекция, наконец, кончилась. Катька опрометью выскочила из аудитории и понеслась на улицу, в тесные и кривые московские переулки.
Чуть не опоздала на танцы. Голова от прогулок по улице остыла и обрела способность связно мыслить. Нет, институт бросать нельзя — вот так, по крайней мере, прямо сейчас. Провалить зимнюю сессию — это пожалуйста, ну не способна девочка, не родилась для сцены, так уж вышло, ничего не попишешь. Так что — ходить, прилежно посещать занятия, только вот с НЕЙ — никаких контактов, никогда. Молчать, ничего не говорить и не объяснять — иначе никак. Удивится, обидится — пусть. Вариантов-то нет. И не предвидится. Это ж ужас что такое!
Преподаватель танцев — длинный, тщедушный, вертлявый, как опереточный Мефистофель, расставлял студентов по парам. Тут же висел состряпанный Мефистофелем аусвайс — кто с кем танцует, пофамильно. Катька заметила свою фамилию. «Е. Таубе — М. Федорчук»
«Федорчук, надо же. Как романтично. Интересно, кто это? Поди, рыжий верзила, больше некому. С такой фамилией в армии хорошо служить. Прапорщиком» - думалось Катьке. Приступ мизантропии навалился на нее, как забулдыга на пивную бочку — тяжело и надолго. Ну и поделом.
- Таубе, Федорчук — ко мне! - взвизгнул Мефистофель (В миру, говорят, Андрей Юрьевич)
От стены отделились две фигуры — Катькина и... Ритина.
- Это как так? - запротестовала Катька — а мальчика?
- Мальчика тебе подавай! Где я вам их напасусь? Вас на потоке сколько? А мальчиков? Ну вот то-то!
- Но... Но почему я?
- По кочану! Так получилось. Случайная выборка, ничего личного. И не одна ты, заметь. И хватит болтать! Разминаемся!
Девы поплелись на коврик, взялись за руки — Мефистофель Юрьевич надумал какое-то заковыристое упражнение для разминки.
- А я все соображала — кто у нас Евгений Таубе, как расписание увидела —хихикая, шепнула Ритка.
Не разговаривать с ней было немыслимо. Маленькая, ясноглазая — и перед ней воротить морду, изображать императорского пингвина? Она-то тут при чем? Ее-то за что? Это теперь ее, Катькина, персональная внутренняя проблема, это там, на улице, блуждая по узким переулкам, легко было придумать такой выход - «не разговаривать», а как сделать-то? Она же живая, маленькая, трогательная такая, теплая...
- Да мне, знаешь, тоже в голову не пришло, что Федорчук — это ты
- Ага, небось, думала, что это вон тот рыжий, да? Фамилия у меня прекрасная, с такой хорошо, наверное, в армии служить. Прапорщиком.
Это становилось невыносимым, а в нынешнем положении — еще и небезопасным. Что там носят, чтобы от считывания мыслей защититься? Алюминиевую шапочку? Надо бы обзавестись, от греха подальше. Мало ли чего.
@темы: раскас