читать дальшеКатька сидела в грязной, провонявшей отвратным дешевым табаком забегаловке и молча, тупо, зло напивалась. Обитающая в квартире невыносимая жуть выгнала-таки на улицу, заставила скитаться до дворам, заморозила, довела до полного отупения. Нет, трезвой туда возвращаться нельзя. И пить там нельзя — кто ее разберет, эту неведомую жуть, а ну как в собутыльники набиваться станет. И тогда — все, кирдык, зовите могучих санитаров.
Непривычный к алкоголю организм затеял бунт, желудок рвался на волю, в голове шумело.
За соседними столиками ржали, рыгали, порывались драться — типичная районная «тошниловка», коих на постперестроечных дрожжах выросло тысячи. На каждом углу буквально.
«Хватит» - решила Катька. «А то еще, чего доброго, усну здесь, а с местным контингентом лучше так не шутить».
Вышла на улицу. Ноги не слушались, да и в какую сторону забрела — неизвестно. Адрес написан на бумажке, вот пущай извозчик и довезет. А ходить искать — нет уж, увольте-с.
- Далеко ехать, красавица? - из салона авто выглядывал джигит в вязаной шапке.
- Да нет, тут, в Медведково.
- А может, покатаемся, а, слуший!
- Нет. Отвезите меня домой, пожалуйста. Домой. Я очень хочу домой — и назвала адрес.
- Эээй, а говоришь — Медведково надо, а! А это центр!
- Центр. Пусть. Домой. Да, именно туда...
Окрыленный хорошим гонораром за дальнюю поездку, джигит втоптал гашетку в пол.
Белое, белое, со всех сторон, насколько только хватает взора — белое, и тишина. А еще холодно — ужасно, невыносимо холодно.
«Ну вот оно, царство мертвых... Белое и холодное» - мелькнула мысль и тут же оборвалась. Белое и холодное сменилось тишиной и теплом. И больше ничего.
И вот оно снова — белое и холодное. Странный дробный звук, режущая боль — ах, это зубы стучат. А это руки болят... Зубы, руки. Руки, зубы... Так я живая, что ли?
И снова темно и тепло.
И снова белое, белое, и холодно.
Сознание возвращалось медленно, по капле, при малейшем поводе скатываясь в Небытие, в темно и тепло. Ритка уже различила, что белое — это больничная палата, в которой отчего-то ужасно, невозможно холодно. Что руки забинтованы в запястьях, что рядом стоит штатив для капельницы, но вот при попытке вспомнить, как она тут очутилась, сознание отключалось и приходило Небытие. Накрывало с головой, уволакивало в бездну, укутывало в теплый ил...
Кто-то держал за покалеченные руки, кто-то невыносимо родной, необходимый жизненно — кто? И почему так больно?
А потом все вспомнилось. Разом.
Заорать, спросить, наконец, что это было, за что с ней так — сил нет. Да и какая, в общем, разница? Она рядом, а если потом исчезнет — вот тогда и будем паниковать. А здесь и сейчас она рядом. А важнее этого и нет ничего...
Разговор все же состоялся — несколькими днями позже.
- Господи, как же ты меня напугала! Приезжаю домой — а там ты, в ванной, и кровь кругом.
- Все-таки домой?
- Все-таки домой, Рит.
- То есть, ты повезла вещи в химчистку, кота — к ветеринару, а я, дура набитая, запаниковала и устроила паноптикум?
- О, ты обрела способность иронизировать. Ну, значит, дело пошло на лад. Я такого не говорила. И, кстати, не собиралась. Да, я ушла, совсем ушла, но... Понимаешь... Мне вдруг пришло в голову, что если родители узнают о наших отношениях, то начнутся проблемы и тебя отчислят. Я тебе об этом не сказала, потому что не знала, как ты отреагируешь и заранее реакции твоей боялась. Вот потому и...
- Дааа — элегически протянула Ритка — это, наверное, здорово — знать, что твой непосредственный предок навсегда вошел в мировой фольклор...
- Какой предок? Куда вошел? О чем ты?
- Ну как же! Немецкая народная сказка, про умную Эльзу... Голову даю на отсечение — она твоя прямая родственница, пра-пра-прабабушка, не иначе. Милая, ты вообще сама себя слышишь? Вот то, что ты мне сейчас сказала? Навертела, напридумывала...
- Что именно я навертела? Я, знаешь ли, родителей своих почти восемнадцать лет знаю. И что наш институт — это филиал московского серпентария — тоже. И да — представь себе, тебя бы нашли способ отчислить.
- Ага. И ты, значит, чтобы этого не произошло, решила вот так вот...
- Да. Знаешь, ничего другого мне попросту в голову не пришло.
- А поговорить?
- О чем?
- Чудно. То есть ты, по сути, не оставила мне выбора? Сама все решила, и за меня тоже?
- Рит, выбор ты сделала много лет назад. Ты порвала отношения с родителями, на последние гроши приехала в Москву, скиталась, моталась, таскала подносы по забегаловкам... И тут появляюсь такая распрекрасная я и все твои планы летят в тартарары, понимаешь? И что — ты теперь хочешь сказать, что я что-то не так сделала?
- Все не так. И вот смотри, опять - «ты сделала выбор». А кто тебе вообще такое сказал? Кстати, а тебе не пришло в голову, что я тоже об этом думала? Я понимаю, конечно, что обычно произвожу впечатление клинический идиотки, но на деле все не так плохо, поверь. Грешна, каюсь - сначала меня это соображение тоже здорово напугало. А потом я махнула на все рукой и решила - да гори оно конем.
- Ну а как же... . Про кикимор, про тряпичных кукол, ты же мне рассказывала, помнишь?
- Помню. Видишь ли, малыш... Кикиморы — это те, кто хотел стать актером, да не сложилось. А я не хочу. Такой ценой — не хочу. Во всяком случае, теперь уж точно. Да, отчислят. Да, больше никуда не примут. Все так, ну и черт с ним.
- А как же ты будешь?...
- Мы обязательно что-нибудь придумаем. Вот увидишь. Ты, главное, не исчезай больше. Обещаешь?